– Мистер Макэндрю, это Клэй Данбар.

Макэндрю растянул губы в улыбке огородного пугала – но все же улыбке.

– Что ж, – сказал он, – гуляйте, детки, сейчас можно. На будущий год…

Тут его тон посуровел, и он кивнул на Клэя, глядя на Кэри.

– На будущий год его ждет обрезка. Сухие ветки надо обрезать.

Этого Клэй не забудет.

Скачка в тот день была из группы два, называлась Плимутская. Для большинства лошадей скачка такого типа – серьезная работа. Для Матадора – только разминка. На него ставили два к одному.

Его цвета были черный с золотом.

Черный камзол. Золотой герб.

Кэри с Клэем сидели на трибуне, и впервые за день она волновалась. Когда жокей сел в седло, она посмотрела вниз, в паддок, оттуда Пит показывал ей на седока – Пит стоял рядом с Макэндрю у ограды, они пробились сквозь толпу. Ворота распахнулись, Клэй смотрел в поле, а Макэндрю ломал руки. Глядя в пол, он спросил:

– Где?

Пит ответил:

– Третий с конца.

– Хорошо.

Следующий вопрос:

– Ведет?

– Канзас-Сити.

– Черт! Этот тормоз. Значит, не спешат.

И тут его слова подтвердил комментатор:

– Канзас-Сити отрывается от Полупустого-Стакана и на корпус опережает Синюю-Деревяшку…

И снова Макэндрю:

– Как он?

– Бьется с ним.

– Всадник херов!

– Ничего, он справляется.

– Ну все, полегче.

На повороте можно было уже не волноваться.

– Вперед. Выходит. Матадор!

(Комментатор владел пунктуацией.)

И в какие-то секунды Матадор вышел вперед. Ускорился, увеличивая отрыв. Жокей, Эррол Барнаби, сиял высоко над седлом.

К облегчению старого Макэндрю.

А потом кое-что сказал Пит, его цигарка уже превратилась в уголек:

– Вы думаете, он готов на Куин?

И Макэндрю поморщился и пошел прочь.

Финальный аккорд, однако, сыграла Кэри.

Она как-то успела поставить доллар и отдала выигрыш Клэю – успешно потраченный по пути домой.

Два доллара и мелочь.

Горячая картошка фри и горка соли.

Как потом оказалось, это был последний сезон Матадора; он выиграл все, кроме тех скачек, которые имеют значение.

Группы один.

Во всех скачках Группы один ему пришлось состязаться с одной из лучших лошадей эпохи или даже истории. Это была крупная, темная и статная кобыла, и вся страна ее любила. Ее называли всевозможными эпитетами и сравнивали со многими: от Кингстон-Тауна до Лонро. От Блэк Кэвьяр до Фар Лэпа. Домашнее имя у нее было Джеки.

А на скачках она именовалась Дамой Червей.

Конечно, Матадор был выдающимся конем, но его сравнивали с другим жеребцом: могучим гнедым по кличке Хэй Лист, который неизменно проигрывал Блэк Кэвьер.

Но у Энниса Макэндрю и у владельца Матадора выбора не было: приходилось выставлять. Скачек Группы один на эту дистанцию не так много, и каждый раз там окажется Дама Червей. Ее тоже никто не побеждал и не мог победить. Она обходила остальных на шесть или семь корпусов – на два, если ей давали немного сбавить перед финишем. Матадора она опережала лишь на корпус, а один раз – всего на полголовы.

Цвета ее были, как у игральной карты: белый с черным и красным сердцем.

Вблизи Матадор рядом с ней казался мальчишкой, в лучшем случае нескладным юношей; масти она была самой темной из гнедых, какую лишь можно вообразить: ее легко было принять за вороную.

По телевизору показывали ее крупным планом в стартовом боксе.

Дама Червей возвышалась над другими лошадьми.

Неизменно настороженная и внимательная.

Потом прыжок – и она уже далеко.

На скачках Ти-Джей Смита, осенью, они состязались второй раз. Казалось, что Матадор ее все-таки обойдет. Жокей дал ему вырваться еще задолго до поворота, и отрыв казался непреодолимым. Но Дама Червей его покрыла одним махом. В пять или шесть гигантских скачков она вышла вперед и шла первой.

Потом в конюшнях стойло номер четырнадцать окружила огромная толпа. Где-то там, внутри, была Джеки, Дама Червей.

У стойла сорок два болталось лишь несколько забредших любителей и Пит Симмс с Кэри. И Клэй.

Кэри гладила Матадора по белой отметине.

– Здорово скакал, малыш.

Пит подтвердил.

– Я думал, он ее сделал, – но это такая лошадь…

На середине, где-то возле стойла двадцать восемь, пожали руки два тренера. Беседуя, они не смотрели друг на друга.

Клэю, неведомо почему, понравился этот момент.

Понравился больше, чем скачка.

В середине зимы Матадор получил передышку после очередного проигрыша своей заклятой врагине, на сей раз – полного разгрома: отстал на полных четыре корпуса. Он лишь едва опередил основную группу. Кэри с Клэем смотрели скачку по телевизору в «Голых руках», где шла прямая трансляция. Скачка проходила в Куинсленде.

– Бедный старик Уолли, – вздохнула Кэри, а затем окликнула бармена, парня по имени Скотти Билс:

– Слушай, как насчет пивка с горя?

– С горя?

Он ухмыльнулся.

– Она же выиграла! Ну и к тому же ты несовершеннолетняя.

Кэри возмутилась. Не вторым замечанием, а первым.

– Ладно, Клэй, пошли.

Бармен между тем посмотрел на девушку, потом на Клэя; и Скотти Билс, и Клэй стали старше, и Скотт не мог вспомнить его, но каким-то образом, он не сомневался, они были знакомы.

Они уже почти вышли за дверь, когда Скотти наконец вспомнил.

– Эй! – крикнул он. – Это же ты: ты один из них – несколько лет назад – да ведь?

И первой заговорила Кэри:

– Один из кого?

– Семь пинт! – крикнул Скотти, и его волосы как будто исчезли.

Клэй вернулся к стойке и сказал:

– Ей понравилось пиво.

И что я вам говорил?

Кэри Новак умела разговорить, хотя с Клэем ей пришлось повозиться больше, чем с кем-либо. За дверью, он привалился к стене «Голых рук», и она привалилась рядом с ним. Так что они касались друг друга плечами.

– Семь пинт? О чем это он говорил?

Рука Клэя отправилась в карман.

– А почему, – продолжала Кэри, – всегда, если тебе неловко, ты тянешься к той штуке, которую носишь в кармане?